На горбатом холме растеклась жара, тишина и безветрие — меня одолел полуденный сон. Не приминая, ступал, легко, по остриям и бутонам щекочущим. Не открывал глаз и не видел, как тонули бело-серые бабочки, захлёбывались ароматами воющей и шуршащей травы.
Упирались в небо микроскопические правые руки, останавливая непонятное движение далёких белых-белых облаков, а небо текло, переливалось перламутром, гасло, вспыхивало, мешались светлые и тёмные потоки далёких воздушных тёплых слов: зелёные, синие, голубые, бирюзовые, нити, а земля уходила из-под ног, шаталась, как две чаши весов скакал горизонт: влево, вправо, влево, вправо...
Откуда-то потянуло низкое прямоугольное здание — оно становилось ближе и ближе. Вскоре замерло, но дверей не появилось — только развернулись окна с коричневой и вязкой темнотой, и кирпичной прохладой. И мы вошли, оставленные без выбора, без иного желания и мысли.
Было здесь просторнее, чем с виду внешнего: высокие потолки, широкие, далёкие стены. Пол мягкий земляной, и деревья, зелёные кустарники, травы, заполонившие, казалось, всё. Мост каменной кладкой перекинулся через гладкий ручеёк, к нему стала тропинка — видна отчётливо: отдельные белые камни плоские. И мы пошли, влекомые далёкими шепотами.
Долгим был путь, дорога всё не кончалась, потолочные разводы менялись, подобно настоящему высокому небу, потоки воды, словно лианы, стекали сверху, рождённые дождём невидимым, но отчётливо слышимым, текли с листочка на листочек, перекидывались с дерева на дерево. Их можно было пить — желанная влага рвалась в воздухе от прикосновений рук, лица, груди, орошала нас. Становилось ещё свежее.
Всё залилось слепящим светом. Появились привычные запахи, взволнованность ушла. Свежесть и жара таяли в двухминутном промежутке после сна. И мы проснулись.