Как и в прошлом году, в Аркаиме всё спокойно. Степь и ветер — извечный барьер для раздражения. Дом-гора, кажется многовековой безликой матушкой. Мама спит, она устала; чувствовать ступни тысяч ног, слышать крики, смех, вереницу разговоров — устала настолько, что ничего с этим не хочет делать. Вот небо, коего нет бездонней, яркие звёзды, млечный путь, всё отражается на поверхности воды, на ней нет ни всплесков, ни дуновения ветерка, способного потревожить водную гладь.
Природа спокойна, неспешна, несуетлива. Редкие деревца, что росли здесь годами вторят ветру, шелестят, напевают песню. Камни, которые обливали дожди, которые сушили ветер и Солнце, они слишком старые и мудрые, чтобы тревожиться — спокойно провожают Солнце на закате, спокойно встречают на восходе. Рыбы, живущие в реке Караганке, как и все рыбы молчаливы, их волнует только еда, как и всех других рыб. Если в мире не было бы еды, рыбы плыли бы огромными косяками по бесконечным рекам, болтали бы хвостами и плавниками, цедили бы кислород жабрами, долго-долго плыли бы рыбы... А что там в конце бесконечности, даже придумать невозможно, вообразить. Пчёлы, неспеша собирают нектар. Оводы норовят укусить. Бабочки заполонили всё небо, пархают, летят неспешно в утренние часы. На спокойной, ещё прохладной горе лежу я, и бабочки, как снежинки летят. Тонны снежинок-бабочек летят по чистому синеющему небу. Лёгкий ветерок тревожит тонкие стебли трав. Тишина.
Вне города чувствуется связь только с Солнцем. Когда нет часов, телефонов, телевизоров, всевозможных плееров — в вечном степном спокойствии, лишь Солнце кажется неким баловником, мальчишкой, который скачет по лужам и всех обрызгивает, озорничает. С Солнцем можно вставать утром, его можно провожать вечером, с ним можно разговаривать — никому в Аркаиме это не покажется странным.