Когда ты смотришь на мир, глазами ребёнка, радуешься свету стен или яркостью лампы, на тебя смотрят несколько взрослых глаз, слушают несколько взрослых ушей.
Есть только пассивное восприятие и — удивление, открытым эмоциям, полученным пассивным восприятием. Нет ни осознания, ни признания. Это не важно, меня это колышет сейчас меньше всего.
На обоих берегах Реки стояли великие статуи Королей, река была широка. Я не помню, может быть это глаза у статуй были такими живыми, или просто руки у них были вытянуты вперёд, как бы предупреждая.
Я не понимаю отсутствие взглядов в лицо, я не понимаю отсутствие вопросов. Я оказался абсолютным. Меня невозможно переубедить или даже спорить. Люди начинают сдаваться и молча соглашаться. И лишь потом, как-нибудь попозже, стараются припомнить и попытаться вставить своё, для чего-то острое слово.
В мире, где междометие зачастую значит больше, чем пара слов. В мире иллюзии понимания друг друга, — ведь это всего лишь восприятие друг друга. В мире где люди отключают мозги. Я в этом мире.
Мой сраный самоанализ заставляет думать меня о том, что я не тот, что я не могу говорить на темы, интересные. Практика жизни представляет другие картины и ситуации. Но мой сраный самоанализ. Я не верю себе. И всем вам я тоже не верю.
Каждый свой возглас, обстраивая конструкциями, которые лишь облегчат ваше меня восприятие, я усиленно пассивно обдумываю. Рой мыслей клубится у меня над каждым словом. Это и делает меня поэтом, может быть. Но жить среди людей, жить откровенно и сомневаться в себе — не по мне.
Высшая благодетель оказывается ненужной, она ни на что и не претендовала, но как-то пусто. Становится неловко за слова, поступки, откровенность, убеждённость. Становится постыдно за свои мысли великие. Сомнение убивает их великость. Я уже от многих вслух открестился. Но, видимо, погорячился. Прошу прощения у моих великих мыслей.
Я сейчас на великом непреодолимом распутье. Вижу две дороги и обе хреновые.