К ритуалу я подготовлен знатно: исключил всё наносное, оставил только самое важное — стремление и необходимость. Когда всё кончилось, я слышал только закипающий чайник (он закипел на этой букве).
Я бы солгал, если бы сказал, что Луна была красной. Солгал бы на любом другом языке, но только не на этом. Луна была красна́, не хватало самой её малости — краешка правого. Я был счастлив вполне, не хватало самой малости.
Хруст очищенного лука оглушает тишину. Сразу. И ещё парочку жевательных движений. Сдобренный маслом картофель-пюре дополняет его беззвучно, по другой какой-то линии. Краюшка Столичного хлеба заставляет сомкнуться мои зубы, тут же губы — и я мычу от наслаждения, от бури блуждающих ароматов в моём рту. Ещё, ещё, ещё — ритуал завершён.
Я поправляю свои волосы. Задерживаю в них утонувшие пальцы свои. Я мокр весь. Как разгорячённая девичья натура, как баня, сготовленная к приходу моющихся, как манная каша, упавшая на слюнявчик малыша.